Художник не должен говорить много и красиво. Говорят картины, впрочем, лучше быть убедительным и в красках, и в словах.

Это всё равно, что искать любимую женщину, то есть она либо появляется в твоей жизни, либо не появляется, и, когда она появляется, тебе не надо думать, достаточно ли она тебе нравится, просто ты без неё жить не можешь и всё.
Когда в моей жизни появилась живопись, а появилась она в очень раннем возрасте, я сразу, интуитивно понял, что это то, чем я бы мог заниматься очень-очень долго, совершенно бескорыстно, это не то занятие, к которому меня надо принуждать. То есть ты, просто живя,
постоянно находишься в процессе, тебя притягивают какие-то краски, образы, нюансы, вибрации, связанные с изображением и формированием технических приёмов. Так интуитивно происходит, потому что художник, он как ребёнок, играет красками в удовольствие и от этого кайфует. И, пока ему процесс доставляет удовольствие, он и есть художник, а если включает рациональную составляющую, то всё, конец творчеству.
Здесь есть даже более сложный и одновременно простой фактор: ребёнок, когда он чем-то увлечён, то не думает ни о времени, ни о деньгах, ни о еде. И если он заигрался, то ему всё равно, что где-то что-то происходит, ему потрясающе!

Не знаю, потому что одно дело об этом говорить складно, совсем другое дело находиться в процессе.
Когда ты в реальности чувствуешь себя в этой профессии, осознаёшь, что ты уже чего-то достиг, чего-то уже прощупал, то чем больше ты прощупал, тем больше давит ощущение собственной ничтожности, потому что ты всё больше понимаешь, что ты ещё ничего не умеешь. А понимание того, что уже многому научился, очень опасно для художника, потому что там дальше тупик. Ведь если ты подумал, что достиг уже чего-то важного, ты остановился и потерялся, ты перестал быть.

Ну, почему же, я акварель обожаю, я писал акварелью много лет и даже до отъезда в Италию. А вот холст, масло, — это то, что уже проверено временем, оно не выцветает, оно не выгорает и хранится где-то 600 лет, мы уже точно знаем.

Это к вопросу о том, что я люблю. Просто это очень мне нравится, я с детства люблю на высокие точки забираться и смотреть на то, как засыпает город или просыпается, я обожаю это. Что- то такое внутри начинает колыхаться, до мурашек. Мне нравится, когда чувствуется толщина воздуха, когда всё мерцает. Обычно любят писать то, что получается, а получается писать то, что любишь.

Интенсивность производства, в кавычках, она у нас напрямую зависит от того, насколько ты готов методично относиться к поставленным задачам, насколько ты себя хочешь реализовать. Всякие разговоры о том, что у него творческий кризис, что он не может работать, что у него это, что у него то — это всё не совсем правда. Есть просто понятие лени, несобранности.
И, конечно, я не загоняю себя в график, это невозможно. Я просто испытываю регулярно чувство дискомфорта, даже почти чувство вины, если я за день ничего не писал. У меня есть такая привычка: приходить в мастерскую с утра, перед тем, как я вообще что-либо сделаю днём. Я иду в мастерскую, смотрю, как там мои дела, ну, за исключением отъездов куда-то или дел важных. А вообще, я себя приучаю к тому, что каждый день надо что-то порисовать.

А это как пойдёт.
Когда начинаешь работать, сразу увлекаешься, опять же, как ребёнок. Ты пишешь, и вокруг что-то происходит, какая-то «движуха», она сначала кажется несерьёзной, но есть такой момент, когда эта несерьёзность трансформируется в самые серьёзные вещи. А если каждый день приходить в мастерскую, собираться там сделать шедевр, в этом есть некий самообман, хотя, опять же, за всех не могу сказать. У всех ведь свои способы трудиться. Если про меня говорить, я, да, люблю каждый день приходить работать утром.

Тут три-четыре пункта. Чтобы вас не запутать, по порядку скажу:
Первое: картина не обязательно закончилась, когда художник поставил подпись, после этого она может писаться ещё несколько раз.
Второе: самый надёжный способ закончить картину — договориться с хорошим местом о проведении выставки. Чтобы ты знал точно, что у тебя выставка будет такого-то числа, такого-то месяца, там-то. В это время будет открытие, и картина должна висеть уже готовая в рамке.
Хотя очень часто происходит так, что на выставке работы сами себя дописывают. Ты просто смотришь на них, и она убеждает тебя, что не надо просто больше ничего делать.
Бывает другое, что прямо на выставке тебе хочется добавить. Бывало и у меня такое, что прямо в музее подходил с палитрой к картине.
Третий момент: когда работа закончена, но она не пошла изначально, её вообще лучше убрать
на какой-нибудь стеллаж верхний, она там постоит годик, полтора, два, потом достаёшь и глядишь: круто!
Последнее: бывает так, что люди очень рады видеть как можно меньше понятного, то есть когда в картине вообще ничего непонятно, именно это и притягивает. И такое состояние работы, когда она ещё находится в виде подмалёвка, я люблю. Всё непонятно, одни голые эмоции, и в этот момент понимаешь: что-то в этом есть, получилось, это лучше не терять, не пытаться усовершенствовать.
До какого-то этапа её ведёт художник, а потом она его ведёт сама своей органикой.

У меня нет любимых работ, есть картины, которые мне кажутся на каком-то этапе более состоявшимися, чем другие. Есть разные периоды восприятия картины: я их очень люблю, когда
пишу. Это прямо-таки акт любви между мной и картиной. Но потом, когда она уже закончена или почти закончена, я теряю интерес, кажется, что уже в ней что-то не так, я её стараюсь убрать с глаз долой.
Затем наступает другой этап, когда работа уже где-то висит, даже давно, в какой-то коллекции частной. И ты случайно, спустя три-четыре года, оказываешься в этом доме, смотришь на эту картину и думаешь: «Неужели это моя? Неужели я так круто написал?» И такое было действительно не раз и не два у меня.
Кстати говоря, я никогда не жалел продавать картины, мне часто говорят: «Они же тебе как дети.» Да какие дети, какие привязанности?
Написал, сделал как смог, потом идёшь дальше. Художник интересен только тогда, когда он движется в развитии.

Во-первых, мои картины никогда не были дорогими, но если мы говорим о дорогих, то это немного больше. Я вообще считаю, что живопись имеет право стоить дорого.
Художник должен сам оценивать свои картины, чтобы не унижаться, не продавать их в переходе
за копейки, чтобы достойно выживать.
Со студентами я общаюсь специально по этому поводу, мы разбираемся в том, откуда что растёт, и как развивается художник, чтобы он не упал в это болото.

У меня этого даже в мыслях никогда не было. Просто я учился в Мухе, то есть в Ленинградском высшем художественно-промышленном училище им. В. И. Мухиной (ныне Санкт-Петербургская Государственная художественно-промышленная академия имени А. Л. Штиглица). Это было престижное учебное заведение с мировым именем. К нам частенько наведывались всякие люди по обмену опытом. Я тогда активно очень писал, кстати, акварелью, много графики и тому подобное. Это имело большой спрос, почему-то у русских немцев особенно, тогда вообще был большой спрос на всё русское. И мы даже сделали с приятелем небольшой выставочный зал в Мухе: чистые стены, на которые мы вешали по 30–40 картин. И на одну из таких импровизированных выставок заявился «товарищ» итальянец, владелец двух антикварных магазинов и галереи современного искусства. Вообще, дядька был довольно известный, к сожалению, его давно нет. Он случайно забрёл и увидел картины, попросил найти автора. Меня разыскали, и нас познакомили. Он не говорил по-английски, я не говорил по-итальянски, и вообще на иностранном языке я не говорил, на пальцах кое-как объяснились, и он предложил мне сделать выставку в Риме. А мне это было смешно, времена такие, у меня даже загранпаспорта не было. А он оказался типом весьма упёртым, и меньше чем за год сделал мне приглашение, визу, заграничный паспорт, разрешение на вывоз картин оформил. Честное слово, я когда первый раз садился в поезд до Рима, то думал, что это происходит вообще не со мной, потому что это было совершенно что-то удивительное. Да не просто Рим, а вообще Италия, словно на другой планете! И мне не верилось до последнего.

Ну, так время собирать камни. У меня дочка тут родилась, началась какая-то своя история, и потянуло домой.
Я сейчас люблю туда наведываться в компании с моими близкими друзьями, делюсь тем, от чего когда-то я чуть сума не сошёл. Здесь, в России, мне кажется интересней и актуальней, и в плане развития здесь очень перспективно, хотя многим сейчас не нравится. Но я уверен: художник должен быть здесь.

Я уже говорил, что очень нужно почувствовать себя важным. Когда ты понимаешь, что создал
хотя бы фундамент, от которого дальше можно строить что-то очень важное.
Я без ложной скромности могу сказать, что что-то я уже, наверное, успел. Хотя, может быть, я только начал, но уже есть, что о себе заявить. Однажды меня спросила моя студентка: «Что если нам останется жить два года?»
И вот этот вопрос застал меня врасплох, потому что понятно, писать картины бессмысленно, они никому не понадобятся. И это большое испытание, и вообще такая ситуация достаточно грустная. И, мне кажется, что я бы время посвятил тому, чтобы понять, что где-то, наверное, должно быть продолжение. Такой ситуации, что всё кончится, так вот просто, для нас чувствующих не может быть! Потому что картины — это же и есть кусок нашего чувства.
И они должны жить!

Я уже говорил, что очень нужно почувствовать себя важным. Когда ты понимаешь, что создал
хотя бы фундамент, от которого дальше можно строить что-то очень важное.
Я без ложной скромности могу сказать, что что-то я уже, наверное, успел. Хотя, может быть, я только начал, но уже есть, что о себе заявить. Однажды меня спросила моя студентка: «Что если нам останется жить два года?»
И вот этот вопрос застал меня врасплох, потому что понятно, писать картины бессмысленно, они никому не понадобятся. И это большое испытание, и вообще такая ситуация достаточно грустная. И, мне кажется, что я бы время посвятил тому, чтобы понять, что где-то, наверное, должно быть продолжение. Такой ситуации, что всё кончится, так вот просто, для нас чувствующих не может быть! Потому что картины — это же и есть кусок нашего чувства.
И они должны жить!

У меня была очень классная история, когда я уезжал в Италию. Но она связана не просто с одним полотном, целый цикл работ с ней связан. Я об этом никому не рассказывал, поэтому и вам тоже не расскажу.
А если говорить о вдохновении, насколько оно вообще имеет привязку к каким-то персонажам, люди для меня всегда вторичны.
Я, наверное, был очень избалован прекрасными девчонками в своей жизни, их вниманием и любовью. Со многими из них по-прежнему общаюсь, насколько это возможно. Мне очень везло с женщинами, и именно у женщин я научился всему хорошему, что умею.
Я считаю, что по-настоящему крутым, по-настоящему цельным мужчину делает настоящая
женщина.
Но, конечно, жениться мне посчастливилось на живописи, и больше женатым я никогда не был.
Я считаю, что нужно жить достойно, стараться не изменять самому себе и просто делать много
картин.