Есть ли у клоуна с тридцатилетним стажем чувство юмора?

Наверное, есть. Я думаю, что есть.

Это было в период моего обучения в Ленинградском художественном училище имени В. А. Серова, там меня считали местным сумасшедшим. Тогда предметом моих стремлений было одно — при каждом удобном случае кого-нибудь рассмешить… Мне нравились люди с чувством юмора, я всегда к ним тянулся.

И вот мне повезло, я попал к главному «Лицедею» страны — Вячеславу Полунину. И одной из первых моих профессиональных работ было шоу «Ноль Один», где участвовали лучшие на тот момент писатели-сатирики и лучшие артисты оригинального жанра, включая театр «Лицедеи». И там мой юмор очень сильно трансформировался, развился в профессиональном ключе. И сценки рождались на основе подсмотренных по телевидению у наших ведущих мимов:
Александра Жеромского, Бориса Агешина, Анатолия Елизарова. Тогда казалось, что в этом направлении стоит развиваться.

Случайно, благодаря моей «аномалии». Я хотел научиться клоунаде, чтобы рвануть на каникулах чуть ли не с тележкой по сёлам — работать за еду и развлекать селян. Но надо было получить профессиональные навыки: жонглировать, на руках стоять… Чтобы публику удивлять. И с этим запросом мы вдвоём с моим другом Вадимом Барштейном обратились в «Народный цирк» при ДК им. Ленсовета, оттуда нас отправили в студию пантомимы при том же ДК — это оказалась студия Полунина. Мы прошли огромный конкурс и были приняты как клоунский дуэт.

Да, мы сели в автобус от управления культуры и поехали на самый восток Ленинградской
области, между Ладогой и Онегой.

Дней десять, по таким сельским клубам, которые я потом и не встречал даже.

Я Полунину сразу категорично заявил, что не хочу заниматься пантомимой. Я хочу быть
клоуном, потому что это весело и интересно. На что он сказал, что и сам подумывает заняться клоунадой, и я пришел в нужное место и в нужное время. И вот, как-то пошло- поехало.

Да, мы сейчас все сами по себе, то есть театр «Лицедеи» в том звёздном составе не существует, но все люди живы и здоровы. И, судя по последним разговорам с мастером Полуниным, он хочет собрать старую гвардию и возродить её в редакции 1989-го года.

Продолжать заниматься любимым делом — клоунадой, сколько есть сил.

Коллектив есть — «Anima allegra». Это все коллеги бывшие, последователи и ученики, если можно так сказать. Все опытные артисты, десяток лет работающие в этом жанре. А сейчас такие времена, что вместе легче выжить, поэтому мы держимся вместе и помогаем друг другу.

Чем я особенно горжусь? Ну, тем, что играл в таких чудесных спектаклях, как «Чурдаки»,
«Безсолница», и «Катастрофа» — это был один из первых уличных спектаклей в России, ещё в советское время. Тем, что сам поставил спектакль «Sur la route de Sien» в парижском театре «Ranelage». И да, я горд тем, что я всё же Лицедей!

Вот так, чтобы лёг спать безызвестным, а утром проснулся известным — такого не было. Всё очень постепенно, последовательно шло. Было приятно получать от своей работы достойную оплату. Мы стали работать в «Ленконцерте», и я, человек, не имеющий актёрского образования, вдруг стал зарабатывать клоунадой. Это был значимый момент — вау! Я в то время должен был
отработать художником по распределению, а вместо этого работал актёром, занимался любимым делом. И карьера художника не состоялась.

То, что ценят мои коллеги и зрители, — парадоксальное мышление, так называемые перевёртыши. То есть обычные люди могу пройти и не заметить ситуации, детали, сюжет.
А благодаря специфике моего ума я вижу в них смешные вещи.

Мы много работали, и за границей в том числе. И на фестивале в Германии к нам подошёл
директор цирка «Cirque du Soleil», и сказал: «Ребята, мы тут делаем новый спектакль,
пригласили Полунина, но он что-то тянет с ответом, мы в какой-то непонятной ситуации.
Не хотели бы вы у нас поработать? Но у нас бюджет ограниченный, мы можем только троих
взять». А нас тогда на сцене было пятеро… и как-то не до этого было. И мы отказались. А потом наступили лютые девяностые, и мы об этих ребятах вспомнили, потому что на сцене работы практически не было и надоело работать по дням рождениям богатых русских.
Я написал им письмо о том, что мы готовы рассмотреть ваше предложение. И мне ответили: «Это не телефонный разговор — приезжай в Монреаль». Купили мне билеты, я приехал, чуть не сжёг там гостиницу…

Потому что я поставил в электрочайник пельмени варить, чтобы сэкономить суточные.
И забыл про них.

Я понял, как работает шоу-бизнес.

У нас всё даже сейчас ещё в зачаточном состоянии. Там система отлажена давно. Там не боятся широко финансировать спектакли. Я имею в виду, что если какой-то продюсер уверен, что он заработает на артисте или группе артистов хотя бы десять тысяч долларов, то он спокойно в это вкладывается, а потом пожинает прибыль. Деньги там считают, поэтому ответственность и требования высокие. Это отлаженная система, где никто не стесняется, не кривит душой, мол: «Я
коммерцией не занимаюсь, только искусством».
Это взаимосвязанные вещи. И если ты в культуру вкладываешься, то тебе это выгодно.
Там и спонсоров найти в разы проще.

Сначала мы поехали в турне по Европе. Потом работали на самом юге Америки, у
Мексиканского залива, там был стационар уже. Потом цирк поехал в турне в Австралию, а мы переместились в Лас-Вегас, в Bellagio, ехали и думали — можем годика два там поработать, но…Мой партнёр, Леонид Лейкин 10 лет там отработал, а я 15 лет провел в Америке.

Здесь приятнее.

Я за свою жизнь наездился настолько, что контрасты меня не сильно трогают. Да и тут только лучше стало…

Чисто, уютно. В Америке такого нет. В больших городах очень грязно, много эмигрантов, которые не отличаются культурой чистоты.

Фриком? В том плане, что могу забить на многие важные для других людей вещи, да. А так я очень эрудированный подлец, скажем так, подонок, знающий три языка. Пришлось выучить, потому что контракты нужно подписывать на иностранных языках, то есть, чтобы прочитать все 450 страниц и отметить каждую, что ты прочитал, надо знать язык оригинала. Если пропустишь что-то важное, можно многое потерять...

Нет, начал ещё с «Лицедеями». Первое, что я выучил по-французски, было: «Что вы делаете?»/«Сe que vous faites?». И когда меня спрашивали, говорю ли я по-французски, я кивал, мыча «ви-ви» (oui-oui). Мне начинали рассказывать что-то, и после сорокаминутного общения я задавал коронный вопрос: «Сe que vous faites?»/«Так чем вы занимаетесь?».
Собеседники удивлялись — вроде всё рассказали, многие начинали объяснять сначала… Было смешно.

Нет, незачем терять время, своё и очень занятых людей. К примеру, президент компании
прилетает на переговоры на личном самолёте, потому что он по-другому не успеет. Та компания тогда динамично развивалась, по три спектакля в год они выпускали, больших таких, постановочных. Надо успеть отсмотреть артистов, проехаться по всем программам, которые в туре находятся, просечь нюансы, подписать и переписать контракты, время сильно ограничено на всё…

Там, да. Огромная фабрика, которая производит культурно-массовые мероприятия. Стадионы
собирает.

Ну это смотря с чем сравнивать. Цирк «Братья Ринглин, Барнум и Бейли», конечно, крупнее. Там три манежа шапито, и в них одновременно идёт шоу, со зверьми, с акробатами. Они путешествуют на нескольких железнодорожных составах. Приехали. Поставились. Пока здесь
играют, в другом городе уже готовятся. Пока артисты переезжают — манежи собирают.

Ходите на спектакли клоунады почаще! Вот только следите за тем, куда вы идёте: есть разные уровни работы артистов и самих спектаклей. На хорошие спектакли нужно ходить и поддерживать их, но таковых не так много.

Они имеют на это полное право, по-моему.

Спасибо клоунам, которых приглашаем на детские дни рождения. Детям очень трудно определить качество персонажа. Вроде взрослый дядя, выше его ростом, но выглядит не как нормальный, привычный человек. Он очень странно одет, очень странно размалёван, занимается какими-то непонятными вещами. Ребёнку это трудно понять и адекватно оценить.

С детьми надо быть аккуратнее, его с наскока можно серьёзно испугать. В Америке взрослые
люди просто шарахаются от клоунов. Подходишь к нему, а он съезжает в кресле и говорит: «Не смотрите на меня!». У них прямо фобия. В России такого пока ещё нет. Но может возникнуть благодаря таким фильмам, как «Оно»

Да нет, просто большинство людей органически не выносит, когда над ними смеются, особенно, если это публично. Не могут абстрагироваться в силу воспитания или в силу личностных моменто. Я, когда работал в «Cirque du Soleil», часто сталкивался с этим. Зритель, который купил дорогие билеты, считает, что клоун, стоя рядом, резко принижает его социальный статус. Человек пришёл развлечься и интерактив ему не нужен. Не нужно, чтобы его трогали, лезли с шутками... А если человек лысый, так это вообще… А если с девушкой пришёл, хочет чувствовать себя королём, а тут к нему король клоунады подкатывает… Дискомфорт.

Да, конечно, по глазам человека всё видно. Но ты с ним борешься и либо побеждаешь, либо
оставляешь в покое, идёшь дальше.

Да. Надо объяснить зрителю, кто здесь король, кто здесь клоун. Я играю по своим правилам.
Но не всегда, правда, это срабатывает.

Ну не совсем, нормальные и адекватные — это точно.

Да, да, да.

Люди разные, бывают злобные, завистливые, циничные… И человек не обязан быть 24 часа в
сутки весёлым. На сцене, за деньги — пожалуйста, а вот в жизни…

Во всяком случае, копить в себе ту радость, которой ты будешь потом делиться.

От уровня артиста зависит. От его возможности переключаться: оставить всё бытовое и стать
персонажем.

Я постоянно занимаюсь какими-то сценками, и там, да, всё очень серьёзно. Прямо «Гамлет»
начинается. Я и чёрный юмор готов понять. Ведь чёрный юмор тоже позитивен. Над смертью можно посмеяться. Все наши трагедии — они только в жизни трагедии. А на шаг отойдешь и удивляешься — в чём трагедия?

Да, есть. Все маски там зарегистрированы и учтены — по погонялам, по творческим псевдонимам, по странам. Делаются они на гусином яйце: художник рисует копию клоунского грима. Они стоят такими шпалерами. В мире нет двух одинаковых масок клоунов, это как отпечатки пальцев. Там человек-энтузиаст это сделал, не знаю, жив ли он сейчас… Он начал с плакатов, программок, потом ездил за клоунами по всему миру, фотографировал их. Потом решил сделать такой музей.

Когда мы с ним встречались, он был достаточно пожилым человеком, и ему было тяжело уже
гоняться за клоунами. Видимо, музей для того и открыт, чтобы люди из профессионального
круга приходили к нему, общались, смотрели всякие артефакты, информацию получали.

Трансформировался он достаточно часто и по-разному. Я был и белым клоуном, и рыжим, и
чёрным. Каждый спектакль надо смотреть. Я был и коротко подстрижен, в «Безсолнице»,
например, такой «бешеный Петрушка»…

Сейчас я рыжий, в силу необходимости. Хотя в спектакле «Велодрама» — белый.

Если все вокруг белые — нужен один рыжий. Простак, говоря театральным языком. Белый — тот, кто придумывает ситуации, закручивает сюжет; а рыжий попадает во все эти ситуации и выходит сухим из всех каверз белого клоуна.

Меня брали в готовые спектакли, например, «Фантазёры». Мне там пришлось заменять Сашу Скворцова, на тот момент моего кумира. В спектакле «Чурдаки» вокруг меня были одни взрослые дяди: Роберт Городецкий, Коля Терентьев, Слава Полунин. Все были опытнее меня, а я играл одуванчика такого, наивный образ, дунь — разлетится. Всё время приходилось лавировать.

Когда в «Лицедеях» были, нас всё время шарахало то в одном направлении, то в другом, как и с уличным театром. Например, Полунин сказал: «Едем в Польшу на фестиваль. Кто научится на барабанах играть, тот и поедет». Сидели и учились, долбили по несколько часов в день. Потому как без музыкальных инструментов на улице невозможно привлечь к себе внимание. Аппаратуру же не будешь за собой таскать. Антон Адасинский на трубе выучился играть. Виртуозного владения инструментом не требовалось, просто шарахнуть в нужный момент и всё. Сейчас мы делаем спектакль «Сны». Это полная фантазия, где всё возможно. И вот в нём все
умения пригодились. И моё художественное образование тоже. Потому как надо создавать визуальные образы, ну и чёрный юмор… В детских спектаклях это не покажешь, как и в уличных, а вот в клоунских — можно.

Практически не рисую.

Чтобы рисовать, в этом надо иметь потребность, чтобы у тебя руки и голова хотели выражать
чувства и мысли в рисунках, а мне хватает сцены. Но это всё равно помогает — и костюм подобрать и образ.

Я вообще молчун, меня болтать не тянет, а специального мессенджа нет.

Несделанное — это неизвестное, то, к чему стремишься. И надо не бояться
экспериментировать.

Сейчас мы трудимся над спектаклем с рабочим названием «Карусель». Ставим его с артистами
из труппы «Семьянюки» — Лена Садкова, Касьян Рывкин, Оля Козионова, я и Света Бень. Что из него получится — пока не ясно, но, кажется, будет интересно.

Пока ещё ищем место, нам даже репетировать негде. Но где-нибудь покажем.