Миссия учителя — научить думать и показать путь. Путь к самому себе. К такому самовыражению, которое не отделяет «Я» человека от общей задачи просвещения, подчеркивает культуру, хранящую личность в каждом — мыслящее начало. Общество
постоянно нуждается во взгляде на себя со стороны. Для этого нужны люди, чувствующие тонкие материи, способные абстрагироваться и посмотреть на мир с высоты птичьего полета.
Только не нужно себя возвеличивать.

Абстрагироваться от повседневности и проникать в вещи чуть глубже, чем это возможно. Не
смотреть на конъюнктуру, на сиюминутность.
Поверхностное — пустое, неинтересное. А ещё, нужно быть спокойнее, уметь воспринимать
разномыслие и результат будет объективнее.
Несколько лет назад, написал строки, которые, может, яснее выразят мысль.
Высоко...
Звёздное молоко
По небу разлито;
Выпью его, не удержусь, —
Тянет сильней магнита...
Не уговаривайте —
Сердце своё всё же послушаю,..
Это особенное молоко, —
НЕРАВНОДУШИЯ..

Хочу, чтобы они оставляли свой след в виде произведений, которые ориентировали бы
человека в плюс. Это касается общей эстетики: спуститься по лестнице мы всегда сможем, нужно
стараться двигаться только вверх, что всегда труднее, или хотя бы держаться на определённой
ступени, а даже для этого нужно постоянно предпринимать усилие.

Люди по-прежнему те же, но изменения в сознании всё же есть. Одна из основных проблем
— доступ к информации. Изначально, безусловно, благо, но с другой стороны, вседоступность создаёт лжепотребность в сведениях. Мало просто посмотреть на картину, которую находят способом «Окей, гугл». То, что вкладывал художник, все эмоции и чувства не ощутить через экран. Чистосердечность его нужно хотя бы уважать. А из-за нового подхода принижается ценность творчества.
Человек, воспитанный медиапространством, воспринимает мир иначе. У него нет чувства
голода. Я не знаю этого — я дорос до вопроса — в библиотеку, к Ивану Петровичу, в музей —
раньше был только такой поиск. Живой. Теперь клиповость — часть современной жизни. Это не
катастрофа, однако если только по верхам цеплять, до истины никогда не добраться. Я в людях ценю искренность, потому что с такими можно разговаривать. Если человек сидит в пластиковом панцире и воспитывается исключительно современными медиавзглядами
— будет пластик. Важно понимать сердцем и подвергать анализу ситуации, которые вызывают
недоумение. Меня окружают разные студенты, но в большинстве случаев — люди думающие, чуткие и всегда открытые к диалогу

Нельзя заставлять себя делать то, к чему душа не тяготеет. Принуждать. Тонкие материи
необходимо чувствовать, ощущать. А чтобы это делать, нужно желание, стремление к познанию и упорный труд. Важна роль наставника, который способен направить и ни в коем случае не вести ученика в кандалах со словами: «Только так и никак иначе». Можно научить думать и показать возможный путь. Главный художник — Бог, мы — уже сотворцы. Наша миссия — различать, сохранять плюсы и преумножать их.

Любое произведение касается темы образов, которые мы привносим в него. Прямое
копирование не является искусством, необходима переработка материала. Когда мы пересказываем произведение, то должны озвучивать не просто перечень основных моментов и идей. Пересказ должен быть художественным, пережитым, пропущенным через себя. Важна не
фотоаппаратная фиксация, а переработка образа. В хорошем произведении всегда есть
иносказание, где каждый способен рассмотреть что-то своё. Этим и хорошо истинное произведение.

Надо принять тот факт, что искусство обладает условностью. Существует несколько уровней
изложения материала. Миметический — чувственный, несколько прямолинейное создание похожего. Назовем его — подобие. Это тот вариант, когда: «Словно живой! Чувствую, как он дышит!». Второй вариант можно назвать символом. Он подразумевает большую стилизацию образов. В нём превалирует тема отказа от прямого подобия, оставление лишь характерных черт и избавление от случайных.
Создаётся не безликая, серая, общая масса, а выделяются в ней характерные детали. В этом и
есть смысл стилизации. И, наконец — знак. Когда птичка изображена галочкой —это
пережитый образ, в котором остался лишь намек на чайку. Точно не змея, не бегемот, а на чайку
похоже, значит — она. В этом и выражается степень условности — в решении образа.
Полученное изображение может уходить в отрицательное чувство, а может в положительное.
Золотой серединою считаю символ. Он имеет разную степень «веса», но всегда использует
ассоциативный ряд, иносказание. Как пример мои же строки:

Погода шепчет, тембр поменяла
Укрыла город старым серебром..
И сказку над колодцами читала..
Аврора опустила якорь топором,
И стрелка между рострами застряла;
Нептун, привстав, хотел покинуть трон…
Тут шпили пиками вспороли одеяло
фасады, побледнев, одели монохром..
рептилия
Нева наелась олова
и в логово мостов ползти уже не стала
а сфинксы,отражаясь, улыбались вчетвером...

Плохое искусство — больное искусство. Оно стимулирует разложение души: удалённость от
любви, разрушение на мелкие частички, ведущее к праху. Выделяя тему, которая сбивает общий
ритм, казалось бы, случайными моментами, мы меняем воззрение на вещь, проблему, событие,
изменяя таким образом мировоззрение в целом.
Духовная фильтрация будет правильным подходом к созданию или же познанию большого
искусства. Художник очищает нечто главное от налёта обыденности, иногда ради одной
характерной черты приходится жертвовать многим, чтобы выделить главное, искреннее.

Глубина внутреннего мира, конечно, влияет на степень восприятия. Однако следует понимать,
что речь идёт о картине, а не о личной жизненной позиции. Понятия добра и зла заложены в
человеке с рождения. Он может их принимать и в течение жизни им следовать или полностью
них отказаться, запихнув куда-подальше.
Никаких плюсов это не принесёт. Результатом будет больное искусство. Для того, чтобы понять
произведение, нужно знать историю, поставленную задачу и уметь оценить степень её выполнения. Искусство без иносказания не искусство, а суррогат его. Уловить нить
художника, понять то, что он хотел сказать в этот момент, какие у него были мысли и какие чувства он испытывал — вот задача зрителя.
Произведение нужно переживать. Оценивая труд, нельзя рубить сплеча.

По факту — да. У нас свобода в буквальном смысле, которая, бывает, сносит крышу
творящим людям. А по назначению искусства — нет. Фиксация любви должна быть в произведении. Настоящая.

Я не считаю, что это смерть искусства. Конкретно для Малевича это не было позой. Если мы
отмотаем временную ленту на момент создания произведения, то поймём, что там ещё никакого даже раннего советского искусства просто нет.
Время модерна ещё не ушло на тот момент. Да, он молодой был, амбициозный, искал варианты
выражения, вспахивал непаханные поля. В тот момент ему хотелось, возможно, на уровне
Маяковского выдать крайний кубизм как вызов пустоте, как космос, для длительного смотрения.

Это не является полным отрицанием. У раннего Малевича был поиск цвета, радость жизни,
некий постимпрессионизм. Вариант его жизни — постоянный поиск. Он дошёл до супрематизма.
Чёрный квадрат — икона супрематизма. Его отрикошетило от чёрного квадрата, и потом мы
видим творца с иными мыслями. На мой взгляд, в 1932-1935 годах он возвращается к раннему
возрождению, как бы к теме иконы, только уже с другой стороны образа.

Это как помножить на ноль. Крайне мучительное, тяжёлое состояние пустоты. Жизнь сложна и
протекает непредсказуемо. Нелюбовь встречается. Однако, пока человек жив, пока ему гвоздиками крышку не заколотили, ничего не потеряно до самых последних минут. Всегда есть
выбор. Он и является выражением свободы: не грело, обижало — под этими чувствами человек
находит себя в теме противостояния любви. Затем этап проходит, художник резко начинает
делать что-то другое. Иногда это происходит быстро, иногда процесс затягивается на долгое
время. Нужно прислушаться к себе и в определённый момент выбраться из угнетающей западни.

Неправда. Когда что-то болит и человек выплёскивает своей негатив в произведение —
это и есть больное искусство, поскольку несёт тему обиды, а не любви. «Мне плохо. Спасите».
Глубокомыслия никакого, как и восхождения к гармонии.

Всё просто и довольно банально: не нужно переставать любить. Даже в те моменты, когда
тяжело и хочется спрятать голову в песок.
Постоянные мысли о плюсе помогают не уходить от бытия в небытие.

Умение улавливать идею важно. Зеркало не совсем подходит, потому что оно является прямым отражением. А важно личное переживание момента. Необходимо уловить, прочувствовать, пережить. Должен быть компас внутри, который поможет ориентироваться и не заблудиться в пространстве. Мы люди, и то, что нас постоянно кидает из стороны в сторону — нормально.

Портрет. Художник должен повести работу так, чтобы передать личное восприятие от общения с
героем. Передать момент впечатления, который будет отражать характерные черты человека. Не так важно, сколько они будут общаться, и будут ли вообще. Порой сядешь рядом с человеком, помолчишь с ним минуту-две, и большего не нужно. Важно находиться в одном энергетическом поле. Портрет сложно рисовать, потому что эта работа трудоёмкая, скрупулёзная, требующая точности воспроизведения деталей. Иначе характер не отразить на полотне. И главное, в результате должна быть запечатлена природа человека, его эйдос.

Тётя однажды спросила: «Дима, кем будешь?».— «Ну я школу закончу художественную. Дальше
училище. Потом академию. А после стану великим художником». Да, теперь забавно вспоминать.

С неравнодушия. Я стараюсь быть честным во всём и с каждым. Когда был маленьким,
нравилось рисовать — такой косвенный признак любви. Наступил момент выбора, чем заниматься в жизни, и стало тяжело. Сидишь, перебираешь: это интересно, это ерунда какая-то, интересно, интересно… Много чего интересно.
Перелистываешь страницы: одни моменты чересчур холодные, и хочется их разгадать, а в
других обжигает — сейчас возьмусь и сделаю.
Потом перегораешь. Снова ищешь. В определённый момент на одной фразе, одном
слове останавливаешься и начинаешь представлять профессию. Понимаешь, что вот
дело твоё и оно никогда не надоест. Это такое чувство, когда в голове возникает образ тихой
свечи, ровно так, спокойно горящей.

С неравнодушия. Я стараюсь быть честным во всём и с каждым. Когда был маленьким,
нравилось рисовать — такой косвенный признак любви. Наступил момент выбора, чем заниматься в жизни, и стало тяжело. Сидишь, перебираешь: это интересно, это ерунда какая-то, интересно, интересно… Много чего интересно.
Перелистываешь страницы: одни моменты чересчур холодные, и хочется их разгадать, а в
других обжигает — сейчас возьмусь и сделаю.
Потом перегораешь. Снова ищешь. В определённый момент на одной фразе, одном
слове останавливаешься и начинаешь представлять профессию. Понимаешь, что вот
дело твоё и оно никогда не надоест. Это такое чувство, когда в голове возникает образ тихой
свечи, ровно так, спокойно горящей.

Было много всего, что подталкивало к определению пути. Часто болел, указания врачей
сводились к одному: лежать, не вставать, руки не высовывать, пить молоко с мёдом. Обернутый
одеялом, становишься коконом, который только и делает, что придумывает и рефлексирует. По
жизни оказывался в местах, где рассказывали множество историй, обращали внимание на
мелочи, прививали любовь к старине.
Прадедушкин самовар, табличка, которая висит на доме с 1770 года… Вещи преподносились не
как экспонаты в музее, где всё статично, а на уровне жизни — видишь, что прожили они не
один десяток лет и продолжают радовать сейчас. Смотришь, оцениваешь, любуешься силуэтом, в детали всматриваешься. Со временем осознал, что в старых предметах эстетики намного больше, чем в новых модных вещах. Красоту каждый трактует по-разному, но есть общий кристалл, выражающий базисные характерные понятия.
Что ещё.
С детства нравилось рисовать, но я никогда не думал, что необходима система знаний. Принцип
был такой: нравится — рисуй. Сейчас расскажу случай, который послужил основным толчком. Я
родился в Оренбурге, и как-то летом мы с мамой гуляли по городу. Проходили мимо детской
художественной школы, и мама резко остановилась. «Дима, смотри! Давай зайдём». Я
заведение тоже заметил, но не придал значения. Вошли. Завязался разговор с администрацией.
Когда нам сказали, что через два дня заканчивается срок подачи документов, а потом
начнутся экзамены, мы воодушевились. Новое испытание — собрать необходимые документы
за 48 часов. Всё так резко закрутилось. Потом экзамены. Ожидание. Сутки. Двое. И я принят. С того момента и началось образование. Серьёзное.

Как баловство воспринимали. Опасались, что свяжу с этим свою жизнь. Отец разрешил
продолжить обучение в этом направлении только в качестве архитектора. На этом и договорились.
Признал меня как художника уже по факту.
Никогда не говорил, что гордится мной, но по выражению лица я понимаю, что он доволен.

Учиться было непросто. Строгое художественное воспитание было в училище, а мы ещё дети — 14 мне тогда было. Информация преподносилась со многих сторон, мы впитывали разнообразные точки зрения, часто противоречащие друг другу.
Трудность была в том, что отразить это нужно в одном произведении, часто совместить
несовместимое. Помимо всего, важно ещё свои эмоции не забыть передать. Но это уже суть
конфликта, без него не обходится ни одно произведение.
Как и в любом учебном заведении, были люди, ради которых стоило там находиться. Они лепили наше мировоззрение и с каждым годом мы становились другими, поднимались на уровень выше. Человек — мыслитель, и когда происходит очередное протирание глаз для видения жизни, происходят изменения внутри. Это не смена жизненных позиций, это их расширение.

Когда заканчивал аспирантуру, на третьем курсе один из преподавателей предложил работу. Я в то время интересовался и занимался иконописью, и деятельность как раз была с этим связана.
Пришлось выбирать: продолжить учебу или приняться за любимое дело. Я хотел совместить,
но запретили. Решил уехать. Три года жил на колокольне. Занимался реставрацией и росписью храма: укрепить, снять записи, сделать воссоздание на исторический период 1863-1865 годов. Реализовать свой замысел не дали возможности. Есть руководители, которые говорят: будешь делать так, как я сказал. В итоге — переболевшее решение, болванка от идеи.

Всё равно это кто-то сделает. Вопрос в том, что получится, какой тогда будет портрет. Храм не
сетевая корпоративная компания, где каждый компонент сделан по шаблону. Он, как человек,
неповторим. Был момент, после которого я понял, что старания не напрасны. В Дмитриевском
Соборе в Оренбурге мне сказали — твори. Вот там - всё получилось как нужно. Я понимаю, что степень риска была высока, но у заказчика должно быть доверие к профессионализму мастера, когда его приглашают на объект. Если доверия нет, то ничего хорошего не выйдет.

Я каждый день отдыхаю, просто загружать себя сильно не нужно. Если монаху сказать: закройся
в келье, на службу не ходи, не молись, зарядку не делай, не делай ничего. Он с ума сойдет через
несколько часов. Праздность даёт расслабление, а для меня это уже своего рода пытка. Ничего
неделание и отдых не торжественные понятия.
Размышления, кстати, тоже деятельность.
Маленький мальчик однажды спросил меня: куда едут машины? Он не просто спросил, буквально, а серьёзно. Его это волновало. Он сидел, сидел, молчал, молчал и спросил. Он обобщил мысли в своём вопросе так, что мне стало тяжеловато — такую мысль он создал. Я ответил: едут туда, где ждут. Так же и люди — стремятся туда, где их просто ждут

Мне требуется уединение. Какое слово хорошее — «уединение». Точное. Жить в обществе и
быть свободным от него, на мой взгляд, идеально. Правда, немного утопично

По-разному бывает. Иногда что-то такое услышишь, и хочется эмоции, которые испытал,
выразить на полотне. У меня есть личный гимн творчества, который отрывает от реальности:
«Птица удачи» группы Машина времени. Я её однажды у родителей в комнате услышал, и с того
момента она прочно закрепилась в моей голове.

Пребывание в любви. Думаю, это именно так, поскольку она двигатель жизни. Другая сторона
человека обращает в небытие. Я периодически туда посматриваю, из любопытства, но находиться там не хочу.