Каспаров: Фестиваль «Пятилетка» — один из проектов, который мы поддерживаем как Дом танца. Этот фестиваль начался 10 лет назад — впервые мы его провели, когда театру танца Саши Кукина было 20 лет. В этом же году мы праздновали 30-летие на третьей по счету «Пятилетке».

Каспаров: Небольшая предыстория. Дом танца «Каннон Данс» появился в 97-м году. Тогда мы назывался школой джазового танца «Каннон Данс». Открылась школа на семь лет позже после появления труппы театра танца Саши Кукина. Нашим первым домом, где была и школа, а после появился и театр, стал ДК им. Первой пятилетки. Многие уже не помнят, но он находился прямо за Мариинским театром. В 2005-м году это здание снесли. Под руинами здания, к сожалению, похоронили самое важное, что мы имели — сцену. Труппе театра, «Каннон Дансу» и другим коллективам современного танца пришлось мобилизоваться. Эта сцена, мне кажется, была первой в России, которая была посвящена современному танцу. Там были выступления наших друзей «Комик-Трест» и других театров, но фокус всё-таки был на современный танец. В этом месте появился фестиваль «Open Look» и другие последующие фестивали: «Кинотанец», фестиваль джаз-танца и музыки. Это было знаковое место, и, конечно, первое время мы не ощущали потери, но, чем больше времени проходило, тем серьёзнее понимали, что утратили, в первую очередь, сообщество современного танца. Мы ставим для себя цель вернуть место, посвященное современному танцу, где могли бы существовать танцевальные компании, проходить какие-то события и показы. Оно нужно городу. Именно поэтому, как бы в память о той «Пятилетке», этот фестиваль проходит раз в пять лет. Возникла такая аналогия: мы потеряли одну «Пятилетку»-здание, но приобрели другую — фестиваль.

Это мероприятие прежде всего посвящено театру танца Саши Кукина, потому что в России это профессиональная театральная труппа современного танца. Для Санкт-Петербурга появление этой компании стало фундаментом новой истории танцевального модерна в Санкт-Петербурге. Конечно, современный танец в тех или иных формах когда-то существовал, но именно с того периода, как появилась труппа, у нас началось системное, поэтапное развитие: сначала была труппа Саши, после появились и другие коллективы, затем пришли мы со своими идеями и концепциями. Наш фестиваль в первую очередь о Санкт-Петербургском танце и сцене. На него приехали коллективы из Москвы, Воронежа, Екатеринбурга и Краснодара. В прошлые годы приезжали гости из Прибалтики — Латвии и Эстонии, но в этот раз не получилось.

Кукин: Был следующий критерий, который касается как классического балета, так и современного танца: некоторые хореографы тяготеют больше к театру или «хореодраме». Кому-то же более близок «чистый танец», какой был у Баланчина и Форсайта. Я отношусь ко вторым: для меня главное — танец. Я работаю именно с хореографией и создаю свой танцевальный язык. Для этого непрерывного процесса мы старались подобрать тех исполнителей и те проекты, в которых так отчетливо обнаружен именно танец. Кто-то, бывает, приезжает с перфомансами. Они же работают немного по-другому, но это не значит, что они лучше или хуже. Просто у нас своя специфика фестиваля.

Каспаров: Второй критерий был таков: мы хотели в первую очередь пригласить состоявшихся хореографов, которые всё-таки начинали свою карьеру в труппе Саши Кукина. Среди них и Лена Чурилова, и Саша Челидзе, и Аня Климакова — все они были членами коллектива. Отсюда вытекает и миссия театра — он не только вбирает в себя танцоров, но и выпускает в жизнь уже состоявшихся хореографов, которые только начинают свой путь. У Саши действительно большое количество учеников и людей, которые работали с ним в труппе или занимались у него на мастер-классах. Они сейчас разъехались по всей России. Ещё мы пригласили коллег, которых очень хотели бы увидеть в Петербурге, как, например, коллектив «Воздух» из Краснодара. Хотелось бы увидеть многих, но пандемическая история не позволила нам всем собраться.

Кукин: Конечно, развитие есть. В 90-х годах начинали мы, после появилась первая школа «Каннон Данс» Вадима, а затем стали появляться другие. Преподавание современного танца есть сейчас в детских школах искусств, в высших учебных заведениях. До 97-го года этого ничего не было, и танцоры не могли подрабатывать. Теперь же всё изменилось — появились люди, которых можно учить современному танцу. Также важно появление международного крупного фестиваля «Open Look» и других — к примеру, «Слово и тело». Конечно, хотелось бы больше фестивалей и воркшопов. Понятное дело, что мы не дотягиваем до уровня Европы и Америки, но чтобы направление современного танца развивалось нужно финансировать профессиональные труппы и поддерживать их.

Каспаров: Если брать экономический вопрос, то содержание негосударственного театра более выгодно, чем содержание государственного театра. Поэтому во многих странах мира, количество государственных театров очень маленькое. Если государственный театр в той же самой Германии — это репертуарный театр, который используется в основном как точка для показа спектаклей своей небольшой труппой.

У нас просто сохранили советскую систему. Тогда была цель изменить человека с помощью идеологии. Я не говорю, что это хорошо или плохо. Но, к сожалению, российская система не дает возможности всходить другим театрам. Если у нас есть 50 государственных театров, то что делать с новым поколением? Отдать в существующие театры? А зачем нам это делать, если у нас уже сложился коллектив со своим режиссером? Я надеюсь, что ситуация исправится в ближайшее время.

Мы пытаемся сейчас найти способ, как помогать творцам, которые ищут себя в современном танце. У нашего Дома танца есть такая концепция: предоставление незадействованного пространства в нашем здании в определенное время для реализации проектов начинающих хореографов. Самое важное — у хореографов есть возможность созидать. Но систему всё-таки надо придумать, потому что она нужна в первую очередь приходящему поколению. Молодым ребятам сложнее всего. Для них мы делаем фестивали «Open Look» и «Пятилетку», чтобы они могли заявить о себе.

Кукин: Как я вижу, что должно быть у нас: есть предложение и должен быть определённый менеджмент. Я, например, предлагаю сделать этот проект, менеджер меня поддерживает, находит деньги для проекта. Прессе нужно это как-то осветить в медиа. Если менеджер видит, что всё идет хорошо, он инициирует создание труппы. Для этого проекту требуется определённая сумма и финансирование на постоянной основе. Это известная практика, и надо, чтобы у нас так создавались труппы. Силы для танца есть.

Каспаров: Современный танец — это часть нашей будущей культуры. Когда-то современный хореограф Петипа работал с современным композитором Чайковским. Они не считали себя классиками, это мы их сделали такими. А кто будет классиками через сто лет? Сегодняшний творческий продукт ничем не хуже того, что создавалось 100 лет назад. Отрицание этого под предлогом современности — за гранью моего понимания, потому что это часть нашей жизни сейчас и то, что перейдёт в будущее.

Кукин: Это и вправду есть. По всей Америке, минимум, 1000 трупп. Для этого у них есть своя ниша — школы, университеты — и все танцоры: бывшие, настоящие или будущие, они преподают. Поэтому в маленьком городке можно найти здание с названием «Академия танца». После ты выясняешь, что там работает бывшая танцовщица из труппы, которая готовит ребят к танцевальной карьере.

Каспаров: Но ложка дёгтя в этом тоже есть. Те люди, о которых говорит Саша, это своего рода пионеры. У них есть некий ценз качества, который они не сбавляют, к танцу относятся как к религии. Сейчас же приходят те, кому танец не настолько интересен. Возникает разница поколений, история меняется. Ввиду этого уровень, к сожалению, сильно снизился в сравнении с той же самой Европой.

Как идёт у нас процесс, мне, наоборот, нравится. Приходит молодое голодное поколение. Мне верится, что через какое-то время у нас будет ещё больший всплеск. Когда к нам приезжали голландцы, они удивлялись, что в залах одна молодёжь.

Это обеспечивает перспективу современному танцу. Но без системного подхода ни завод не построишь, ни современный танец не запустишь.

Кукин: Классический балет — что-то устоявшееся веками, с традициями, с Галиной Улановой, Майей Плисецкой и Барышниковым, со знаковыми театрами, как Мариинский и Большой. Там люди отчасти платят за легенду, а не за то, что реально увидят. Современное искусство всё-таки немного изолировано. Журналистам следовало бы писать о современном танце, чтобы о нём узнавали всё больше и больше людей. Мы сейчас на отшибе, в маленьких залах, нет постоянного театра для трупп. Нам тяжело привлечь людей, потому что у нас нет такой легенды, как у классического балета. Соответственно, и деньги другие... Выравнивание пришло бы только в том случае, если классический балет и современный танец обеспечить равными правами. Вы сейчас говорите о Мариинском театре, но «La Scalla» или «Grand Opera» не такие дорогие. Я не помню такого, чтобы билет на современный танец cтоил более 35$. Средняя цена классического балета, если там не танцует какая-то звезда, не превышает обычно 50$. На ценообразование влияет либо культовость театра, либо известность примы или премьера.

Каспаров: Джон Леннон как-то сказал на концерте: «Кто на галерке, хлопайте в ладоши, кто в партере — бренчите драгоценностями!» Я бы не сказал, что цены доступные, потому что билеты мало кто покупает. Международный фестиваль «Open Look», получающий поддержку от города, мы хотим сделать более доступным. В день идёт обычно по 4–5 спектаклей, 25 показов выходит за всё мероприятие. Если цена билетов будет 3000 рублей, то это равносильно трехмесячной зарплате. Нужно быть просто безумцем, чтобы так не любить свою публику! Абонемент можно купить со скидкой на несколько спектаклей. Так как аудитория у нас достаточно молодая, можете ли вы представить студента, который купил билет за 1500-2000? В этом ценообразовании мы ориентируемся на аудиторию, которая хочет найти что-то новое. Когда к нам приезжали звезды, мы сохраняли демократичные цены.

Кукин: Современное искусство потребляется 20% населения. Ищут встречи с ним только 2%. В Петербурге 20% — это миллион человек, а 2% — 100 000 человек. В это число входят образованные люди, потому что авангард предназначен, в основном, для думающих, для людей интеллектуального труда.

Кукин: Когда я начинал, мне приходилось много ездить и учиться. В современном танце свой путь — своя техника. Сколько хореографов, столько и техник, и не у каждого получается что-то сверх оригинальное. Поначалу все учатся базовым элементам. По мере того, как я развивался, ориентировался на те труппы и техники, которые на меня повлияли, производили большое впечатление. Каннингем был один из тех, под чьё влияние я попал. Твоя техника складывается из разных источников. Танцоры труппы либо продолжают дело своего учителя, либо идут своим путём. На фоне этого возникает конфликт и появляется новый язык танца.

Кукин: Самое главное — качество. Чем отличаются хорошие стихи от плохих? Хорошие стихи пишет хороший поэт, они сильные. Я люблю Бродского, Мандельштама. Это поэты. А есть рифмоплёты, кого не хочется читать. А в музыке? Произведениям Баха уже 500 лет, а они по-прежнему звучат, потому что талантливый человек их написал.

Время меняется и мы, конечно, реагируем на его изменения, но в конечном счёте всё решает личность, которая есть в искусстве. Надо просто поддерживать движение и сделать здоровую конкуренцию. Вот представьте, что в Петербурге есть такое заведение, театр «Станция» и все проекты труппы в расписаны до мелочей. На спектакли ходят люди, которые смотрят и отбирают понравившиеся. Но есть опасность — не всегда зритель должен решать, поэтому должна быть своего рода «умная среда». Ван Гог за свою жизнь не продал ни одной картины, а сейчас его произведения на всех аукционах, и он чуть ли не самый дорогой художник. В своё время люди просто не доросли до него. У Каннингема в первое время был свой микроавтобус, они разъезжали по университетам. Не обошлось и без скандалов и отмен, потому что это было необычно. В 50-е годы авангардисты пользовались же не очень большой популярностью, но когда общество стало готово, Каннингем сразу же получил финансирование.

Каспаров: Клара Цеткин, по-моему, сказала: «Искусство должно быть понято народом». В Советском Союзе немного перефразировали: «Искусство должно быть понятным народу». Но философия современного танца ближе именно к словам Цеткин. Мы не должны обслуживать тот уровень, который от нас ждут.

Кукин: У меня свой график. Для меня это сама жизнь, и я не могу представить себя в чём-то другом. Есть несколько параметров, которые выделяются для хореографов. Я умею готовить танцоров, и это очень непросто. Подготовить хорошего танцора можно, но я готовлю профессионала, который даже в Европе вольëтся в профессиональную труппу. Конечно, люди уходят, но всегда приходят другие, и с ними мы уже делаем новую работу.

Каспаров: Если предложить рыбе выйти из воды и жить среди золотых монет, что она скажет? Зачем ей ваши золотые монеты — она жить без воды не может. Мне кажется, что первопроходцы в современном танце трудятся не из-за денег. Они живут и творят вопреки всему. В этом для них смысл. Когда у нас отобрали пятилетку, я был уверен, что построю новую. Было столько энергии. Потом всё изменилось в стране, и ситуация поменялась очень сильно. Когда мы создавали ДК им. Пятилетки, гостеатры жили очень плохо. У них не было денег на зарплаты, они были готовы сдавать помещение за бесплатно, лишь бы что-то было. После государство окрепло, гостеатры перестали искать новые проекты и стали фокусироваться на своём репертуаре. Для нас было сложно включаться в их текущие работы. Танцовщикам я люблю говорить так: «Если вы пришли сюда ради денег, лучше идите работать туда, где хорошо платят. Вы жить не сможете без того, чем вы занимаетесь». Многие меня не слушали и порой очень некрасиво уходили. Но после они всё равно возвращались, потому что творчество — это наркотик. Этим и отличаются профессиональные труппы: они дают инерцию творчеству, без которого человек не может дальше жить.