Это очень трудно выделить из моей биографии, потому что я уже в 4 года что-то записывала, рифмовала и перед школой писала стихи.

Самые крутые, самые ценные воспоминания, которые мы теряем — то как мы видим мир в детстве, до того, как нам начали его описывать родители и взрослые люди. Помню две вещи из детства: я не различала слова, которые похоже звучат. То есть, например, слова: душ, фарш, фальш в возрасте до 5–7 лет я обозначала одним каким-то словом и использовала его для целой группы слов, которые на слух мне казались примерно про одно и то же. Это очень много говорит о том, почему потом я стала писать и использовать звуки и звукосочетания как основной свой язык проявления в мире. И второе: я всё время загадывала странные загадки родителям, друзьям, сестре. Загадки, у которых не было отгадок. Совершенно безумные загадки, что-нибудь вроде: кофта бирюзовая, собаки гуляют на улице, где лампочка? И очень сильно расстраивалась, что их никто не угадывает, а потом и не хочет угадывать: потому что, а в чём смысл моей игры?

Я сейчас очень много про это размышляю, пытаясь понять свой детский внутренний мир, его глубину и специфику. Есть огромное количество инструментов того, как можно воспринимать действительность сейчас, если вернуться к себе маленькому. Мне кажется, что это уже были в той или иной форме мои стихи, зарисовки, тогда в 2–3 года я уже что-то выдумывала. Мой мир фантазий — тонкий, пространственный эфир были для меня важнее, чем реальность.

Мне кажется, что сейчас крутейшее время, потому что мастеров, коучей, инструментов всё больше и больше. Трудность, наверное, в том, как найти своё. Если мы не живём сердцем на 100 процентов и не доверяем своей интуиции — это со всеми случается. Соответственно, вопрос в том, как выбрать ту методику или того мастера, который может помочь оказаться в своём внутреннем мире, интроверсию сделать, и ещё сделать возвращение назад в определённый возраст и состояние. Это может быть и психотерапия, и гипнотические техники, и через «телеску», возможно. Это различные составы, травы. Есть простые упражнения для самостоятельных медитаций. Когда рассматриваешь детские фотографии, себя туда прямо складываешь.

Я всеядная. Это как вопрос «какая любимая музыка?» или «какой любимый писатель?». Я — человек-поток, человек момента. Меня очень пугают поэты, которые ругают прозаиков. Или прозаики, которые ругают поэтов. Меня очень пугают рок-музыканты, которые ругают рэп-музыкантов. И рэп-музыканты, которые ругают рок-музыкантов.

Меня очень пугают психотерапевты, которые ругают духовников, духовных проводников, эзотериков. Когда они страшно ставят под сомнение другое мировоззрение, агрессируют, то тем самым неуверенность в собственной правде подтверждают в очередной раз. Как меня пугают шаманы, духовные проводники, которые относятся с презрением к психотерапии, к классическому гештальту, к групповой терапии или к телесным практикам.

Это безответственное заявление (смеётся — прим. ред.).

Нет. Я объясню. Когда ко мне приходят на первый приём, я выслушиваю посетителя. Изучаю, какая у человека мимика и мелкая моторика, как он говорит. Даже то, в какой последовательности идут части речи в предложениях, какие человек использует глаголы, каково соотношение страдательного и действительного залогов — всё это может рассказать довольно много о его жизни.

Правда дуальна. Приходит человек и говорит: «Я всё контролирую, результат медитации зависит только от меня, я знаю, чего сегодня мы достигнем на этой практике». В определённой степени меня, как мастера, это немножечко настораживает. Но когда я спрашиваю: «Почему вы пришли?», он отвечает: «У меня нет вдохновения, я развёлся, у меня нет детей, нет денег». И тогда я спрашиваю, почему так происходит, он рассказывает и находит всегда очень много объяснений.

И окружающий мир будет определять его реальность в большей степени, нежели его собственные действия, его мысли и его чувства. Человек часто не хочет признать, что всё, что с ним происходит, всё абсолютно, от вдоха до выдоха — зависит только от него самого.

В этом и заключается дуальность правды. И поэтому, нельзя сказать, что результат настоящей глубокой работы, медитации будет как-то предсказуем, потому что на поверхность наверняка выйдет его истинное «Я».

Деревня. У нас есть дом в Псковской области возле реки Плюсса, в маленькой деревне. Там даже нет магазинов. И нас туда летом стали отвозить, когда я была в классе в первом или втором. Или даже раньше. Там я свои отношения с природой составила. Любовь к природе. Потому что три месяца в год в лесу для ребенка из большого города — это очень щедро. Правда щедро, потому что я не знаю, какой была бы без этих трёх месяцев и пришла бы я к духовным практикам и к работе с растениями, если бы не это время в дикой природе, когда я была предоставлена сама себе.

Их не мало. Много было психического насилия в семье, абьюза. При этом я совершенно не виню родителей, потому что постсоветское общество — оно на 90% об этом. И я боюсь, что где-то еще 50% продолжают в этом жить.

Мне кажется, какие-то трудности были не такие яркие, как я про деревню рассказала, а мелкие, накапливающиеся. Например, родители хотели, чтобы я выбрала техническую профессию и не поддерживали мои творческие поиски и желание состояться в творческой профессии. Была политика двойных стандартов, — когда я выигрывала олимпиады по литературе, меня все хвалили и поддерживали. А когда я говорила, что хочу в театральный институт, то очень сильно зажимали. На самом деле, двойные стандарты ещё хуже, чем запрет, потому что начинается, как если собаке один хозяин говорит «фу», а другой хвалит. Из-за этого в твоей голове начинается сильный психоз.

В итоге я нигде толком не проучилась. Я проучилась в университете растительных полимеров (Санкт-Петербургский государственный технологический университет растительных полимеров (СПбГТУРП) — прим. ред), где было просто ужасно, и потом перевелась в Высшую школу экономики и закончила её благодаря своей харизме, находчивости и умению помогать людям делать дела, руководить какими-нибудь внеучебными процессами, всех устроить на практику.

Вот насколько я помню, я эпохально провела школьные годы. Это пласт, сформировавший меня как личность. Я была старостой, очень хорошо училась. А институт или университет вообще никакого следа в моей памяти не оставили. Просто мутное время ужаса и надежды, что скоро это закончится, и я буду заниматься чем-то действительно интересным. Так и произошло, это закончилось (смеётся — прим. ред.).

Я помню свой первый концерт. Это 2007 год, бар «Стирка». Моя подруга, прекрасная певица, петербургская дива Нина Карлссон, выделила своих музыкантов, и мы сделали первую программу. Это был мой первый поэтическо-музыкальный вечер. Я читала стихи под музыку.

Сегодня без музыки нельзя, в силу того, как мы избалованы скоростью информации. Человеку очень трудно поэзию на слух переваривать, это труд. Поэзия — это труд, духовный, душевный труд. Моя поэзия не очень простая по форме, по месседжу своему. Много всего про Бога. В сухом остатке, в тишине её воспринимать — очень высокое требование к зрителю. Очень высокая планка. Поэтому уже свой первый вечер в 2007 году я сделала с музыкантами.

Я волновалась, надела красные колготы — мол, бар «Стирка», красные колготы (смеётся — прим. ред.). У меня была такая смешная короткая стрижка — «эмансипэ» такое французское. Но вечер был хороший. Я помню, меня поразило, что беспокоилась, что будет мало людей. А в итоге мне было негде сидеть, люди даже забили крыльцо.

Я поняла, что объединение миров — это умение собрать близких. Вообще собрать людей вокруг себя. Для меня не меньшая радость, чем поэзия, например. Это было очень приятно, что вокруг столько много людей.

Читать стихи вслух, тем паче свои — это путь. Сегодня если написать что-то очень честное, то это случается. Я имею в виду глубину обнажения. Без трусов, и вот ты ещё кожу снял, и вот ты ещё снял внутренние органы. И уже до чего-нибудь такого глубокого в себе дошёл, что сам ты туда глядеть побаиваешься. Это специфический труд. И это путь, он бесконечен.

Поэтому, мне кажется, если есть хоть какая-то амплитуда сомнений — это часть артистического пути человека, который создаёт искусство, занимается творчеством. Нет сомнения, нет этой амплитуды колебания — нет движения вперёд. Если кто-то сразу решил, что он на своём месте, «я артист, у меня всё вышло» — ему бросается вызов. Либо вызов зарождается внутри него самого, либо ему бросается вызов снаружи, от общества.

Продуктивнее, если вызов изнутри, так как вызовы снаружи часто обходятся очень дорого, в энергетическом плане.

Только с языка сняли. Я как раз хотела сказать, что результат реакции на вызовы снаружи — это рэп-культура.

Во всём виноват мой военный отец. Опять же, двойная система стандартов воспитания. С одной стороны, почему ты замуж не вышла до сих пор, почему у тебя нет мужа, которого ты слушаешься. А с другой стороны, плати за себя сама, делай всё сама, умей за себя постоять, всего добивайся сама. Вот эта дуальность требований, которая делает из девочки сумасшедшую собаку. «Что из этого правда? Чем руководствоваться?». Невозможно руководствоваться и тем, и тем.

Вот та часть, которая «добейся всего сама» — очень сильно порой родители перекачивали меня этим. У меня была голубая коляска. И воин внутренний, он достаточно противный человек.

Рэп-баттл был в 2014-м, когда я была в самом бурном своём периоде. Я просто поспорила с ребятами, то есть это было сделано из спора. «Ты не сможешь этого сделать». В смысле? Вот и вся причина. То есть это мужская, маскулинная даже история про «слабо». Поэтому меня так долго это не задержало. Мне потом предлагали огромное количество путей развития, хайп, куда надо дальше пойти, что писать. Но я больше ничего, к сожалению, не смогла предложить в этом направлении.

Я написала большую заметку про образы и символы русского хип-хопа, про подростковость, маскулинность, фиты, дисы, об экспозиции и т.д. Её основная мысль, что рэп — всё-таки эта субкультура, ставшая культурой. Она подростковая и, в первую очередь, говорит о протестности.

Отнюдь. С учётом того, что 13 лет я провела с диагнозом эпилепсия, граничащей с маниакально-депрессивным психозом, включая биполярное расстройство, как и у огромного количества людей, не в меру одарённых (смеётся — прим. ред.). Когда я так говорю, это не про хвастовство (смеётся — прим. ред.). В моём возрасте и состоянии это скорее констатация факта.

Мне очень часто пишут поэты: «Оцените мои стихи». Я никогда этого не делаю, потому что не терплю роль судьи. Я всем желаю просто удачи, вдохновения на этом пути нелёгком. Местами вообще нелёгком. Но иной раз, когда одно из 100 тысяч писем окажется выдающимся, я просто дружу с этим человеком, так бывало уже несколько раз. Многие из них уже состоялись.

И вот, недавно мне из армии молодой человек прислал свои стихи. Я сразу же поняла, какой он светлячок, и сколько ему боженька насыпал вообще всего. Я написала ему такой совет: «Бог выдал тебе огромный дар, постарайся это принять и прожить так, чтобы общество не съело твой дар, а твой дар не съел тебя». И вот этот баланс между первым и вторым, вот такая форма спокойствия — это очень красиво, ярко и притягательно со стороны для других. Но это огромный труд.

Такая бесконечность с принятием себя и того, что будут меняться страны, города, люди, возраст, обстоятельства, количество энергии и потребность в самовыражении — есть основа меня. И делать вид, что это не так — глупо, и точно не приводит к спокойствию (смеётся — прим. ред.).

Вы о том, что человек после встречи с насилием начинает слишком это педалировать, в это проваливаться и чрезмерно страдать?

Я настрадалась. У меня около 3000 текстов за 30 лет письма. И из них, наверное, добрая половина про страдание, особенно первые годы. Я писала о том, какие все плохие, как всё несправедливо. Это была моя форма взаимодействия с миром. Она зародилась в семье и перешла на мужчин, на общество. Сейчас я впервые в жизни качественно отжила это состояние. Достаточно. Я не страдаю уже несколько лет. Эту жвачку я пожевала, надеюсь, в таком объёме, что оставшуюся половину своей жизни я просто могу показывать свои стихи Богу и говорить: я всё, я закончила эту домашнюю работу.

Помочь человеку. Моя миссия — объединение миров, помощь другому, сердечность. То, что шаманы в Перу сразу во мне заприметили, и почему они считают меня очень большим мастером, великим мастером — потому что моя сердечность не запрограмированная, без усилий ума. Бессознательное подключение в чувства другого человека и энергия, которая всегда находится на то, чтобы ему помочь: через слово, через движение, через действие. Это то, к чему я вернулась и то, что меня интересовало с трёх лет.

Мне кажется, как и со стихами — я всегда этим занималась, в той или иной степени. Но чтобы себя спозиционировать нужна смелость, даже дерзость местами.

Мне трудно это. Всё, что касается этих пространств, гаджеты, компьютеры, всякие взаимодействия с приложениями. Люди, которые могут за 15 минут заказать мебель в ИКЕЕ, 8 машин такси и ещё скачать приложение по испанскому языку, вызывают у меня не меньший восторг, чем поэты и шаманы, потому что лично меня Бог вообще не одарил склонностью к такого рода деятельности.

Я очень люблю смерть и очень хорошо воспринимаю энергию. А вот старость — это место для меня более узкое. В медитациях и терапевтических сессиях, где я выступаю в качестве подопечной, я очень много времени уделяю этому месту.

Моё эго так устроено, что физиологические изменения я достаточно трудно переношу. Причина в том, что я всё время нахожусь в тонких пространствах и очень мало в плотных. Периодически туда заглядываю и такая: воу, а что здесь произошло?

Подождите, когда это случилось? Мы так не договаривались.

Мы так распределяем время, что очень мало его уделяем своему сознанию, и оно всегда оказывается в зоне риска, тревоги. А в моём случае это тело. Мне приходится через усилие заниматься телом, принимать его изменения и с ним строить диалог. Это данность. У кого-то другие узкие места.

Если говорить об общем, то самое важное в человеке сейчас — это самодостаточность. Самодостаточность — когда человек не вампирит на энергии извне. Он сам всегда обслуживает все свои оболочки, плотные и тонкие, ментальную и эфирную. С ним можно построить партнёрские отношения, потому что он не переносит ответственность за то, что с ним происходит, и может интересно проявляться. И в какое бы взаимодействие я бы с ним ни вступала, в бытовое или творческое, задачи и объём вкладываемой энергии распределяются где-то 50 на 50, потому что у него соответствующая моему уровню самодостаточность.

Для меня это сейчас критерий номер один. Потому спасать я больше никого не планирую. Нужна помощь — запишитесь ко мне на сессию, это выбор. Человек приходит, потому что хочет меняться и несёт за это ответственность. У него есть запрос. Как у психотерапевта — человек задаёт вопрос, и он несёт за это ответственность. «Помогите мне во всём» — до свидания. (Смеётся — прим. ред.)

Да. Я люблю правду. Я всегда рада сказать правду.

Это вопрос, о котором я думаю последние полгода.

Я думаю, здесь тоже дуальность восприятия, дуальность правды, потому что, с одной стороны мы все шаманы, у нас у всех есть помимо физического поля, доставшегося от родителей, энергетическое, ментальное и эфирное поле, и мы все в них существуем, можем помогать другим, можем мешать, можем учиться с ними взаимодействовать, их видеть.

Но есть ещё такая вещь, как миссия, кармическая миссия. Есть строители, музыканты, те, кто торговлей занимается, те, кто задействован в политических, социальных структурах, в химии, биологии, или миссионерстве. Кто-то выражает свою миссию через голос, кто-то — через тело. Если человек с огромным потенциалом, но он хочет выращивать свёклу, но разбираться с мёртвыми родами других людей, или с их детскими комплексами он не хочет — он сажает свеклу (смеётся — прим. ред.). Поэтому каждый шаман? И да, и нет. Вот такой ответ.

У Цоя есть песня «Легенда» и великие строчки, которые я ставлю людям на сессии иногда, особенно мужчинам: «Жизнь — только слово. Есть лишь любовь и смерть». Любовь стоит того, чтобы ждать. А смерть того, чтобы жить.

Вдох, выдох. Вдох жизнь, выдох смерть. Западное общество в первую очередь чокнулось, потому что мы все хотим только вдыхать. Котята, красивые сексуальные фотографии в инстаграм, вкусная еда, классная одежда, счастливая семья. Ещё вдох, вдох. А выдоха нет. Нет разложения, принятия негативной своей теневой стороны, вот этого трупа внутреннего, шавасаны. 70% моей практики с людьми, а это люди за 30, иной раз за 50 — это просто принятие в себе смерти. Видеть, любить и принимать смерть — это очень полезно и попросту необходимо, для того чтобы находиться в каком-то подобии баланса

Да. И обновляться. Нужно уметь разобрать свою личину до нуля и потом собрать по-новенькому. Как в шкафу, всё выкинула, перевешиваешь, что-то выбросила, что-то, оказалось, висело 20 лет, и тут раз и подошло: теперь я снова злоупотребляю сладким. Я перебрала своё эго и вернулась к другим теневым проявлениям (смеётся — прим. ред.). А это что? Опаздывать? Нет, это я отбрасываю. Никчёмные поклонники? Не пойдёт, лучше сладкое.

Отношения — просто взаимодействие с другой душой, с другой ментальностью, с другим телом. Это просто взаимодействие. Танец.

Для меня это не имеет смысла, потому что в одну секунду моя чрезмерная любовь к правде и умение принимать на себя ответственность за происходящее определяет меня как супер классного мастера и как хорошего артиста, а в следующую секунду оно мешает другому человеку выразиться и проявить себя как хорошего специалиста.

Сейчас мы живём в то время, когда совершенно не имеет смысла упираться в собственные углы. Есть 100% времени, хочется себя прокачивать, 50% времени нужно уделять тому, что уже круто, и 50% тому, что совсем плохо. Я 50% занимаюсь творчеством, пою, сама учусь у мастеров, чтобы вести своих клиентов, церемонии и сессии. И 50% посвящаю тому, как освоить гаджеты, соориентироваться в том, что происходит в интернете, зачем мне инстаграм, почему надо выкладывать сториз.

Вдарить в свои хорошие качества, или бесконечно тянуть плохие — бесполезно: в первом случае мы сузимся и станем самонадеянными дурачками, а во втором мы будем ненавидеть себя, потому что всё время будем чувствовать, что мы не очень. Кому это приятно? Хочется почувствовать себя «очень».